2022 год — год событий, которые я называю гиперсдвигом. Этот год характерен тем, что накопленные противоречия и неэффективности в глобальных и доместикальных процессах получили свое интенсивное развитие, перешли в активную фазу и ускорились, увеличивая турбулентность, неопределенность и риски устойчивости мирового устройства. Сразу оговорюсь, что эти процессы не стоит воспринимать как нечто экстраординарное. Как эволюционист могу сказать наверняка, что любой новый признак или явление — это диалектически и эволюционно обоснованное последствие адаптации под действием изменения внутренних и внешних факторов, накопленных в критическую массу и становящихся триггерами изменений. И в этом смысле сегодняшний день не является исключением.
Для развитых стран — экономически развитых либеральных демократий — сегодняшние социо-экономические проблемы в виде очевидно усиливающейся рецессии и экстраординарной инфляции — последствия не вынужденной политики нейтрализации рисков ковидной вирусной пандемии, а общего и устойчивого левого крена в последние 20 с лишним лет.
Левый дискурс в социально-экономической политике заключался в перманентном этатизме — расширении полномочий государства на перераспределение общественных ресурсов. Это автоматически и неизбежно означает патернализм и рост госрасходов, экстрастимулирование спроса и накапливание левериджа, искажение рыночной конкуренции через эффект государственного выдавливания частного бизнеса и усиливающееся бремя на производительных агентов.
Но главное — это вертикализация обмена благами между членами общества и расширение полномочий правительства и бюрократии, что неизбежно ведет к экономическим и в итоге социальным проблемам. А это, безусловно, рождает риски изменения этических нарративов, институциональных смыслов и, в конечном счете, снижения благосостояния и уровня свободы.
Для авторитарных режимов 2022 год — начало активного акторства как внутри своих территорий, так и за их пределами. С одной стороны, некоторые крупнейшие авторитарные режимы ускорили смещение из модуса софт-автократий к полюсу тиранических диктатур. Это не означает, что они уже там. Но смещение очевидно: элиминируются права и возможности общества с одновременным расширением прав и возможностей доминирующей властной элиты и обслуживающих ее групп населения с возрастающим использованием репрессивных механизмов принуждения к подчинению.
С другой стороны, эти режимы подошли к важной точке, где они уперлись в условный потолок своего существования, что диктует необходимость значительного изменения политики. В противном случае режим начинает разрушаться: исчерпаны все прежние факторы устойчивости и потенциал.
На развилке между либерализацией и авторитарным ужесточением ключевые автократии, представляющие две крупнейшие производственные и сырьевые экономики, видимо, сделали свой выбор в сторону смещения к диктатуре со всеми соответствующими такой трансформации последствиями как внутри-, так и внешнеполитическими.
Конечно, разделение мирового сообщества на две однозначные категории — например, развитые и неразвитые экономики, либеральные демократии и автократии, цивилизованные и архаичные социумы — путь к упрощению, которое в определенной степени искажает реальную картину. Некоторые автократии смещаются вовсе не к диктатуре, а к либеральному модусу. В то же время в основных развитых рыночных экономиках, напротив, централизировалось перераспределение и расширялось государство в течение последних десятилетий, что привело к массе сложных и негативных последствий.
Все эти трансформации обуславливают общие геополитические эрозии устойчивости и взаимовыгодного социо-экономического взаимодействия, вытекая в усиление и размножение агрессивных конфликтов и общую геополитическую и макроэкономическую турбулентность.
Важный вопрос заключается в том, насколько такое глобальное сотрудничество было изначально устойчивым, не являются ли проблемы сегодняшнего дня заложенными в самом начале глобализации, или же в какой-то момент все пошло не так?
Не менее важным вопросом является спектр перспектив, которые можно сформулировать и определить из сегодняшнего дня, и то, насколько вероятно формирование устойчивого тренда к глобальному развитию свободного рынка, индивидуализма, либеральных институтов и демократии, как основам материального, этического и гуманитарного прогресса.
Для попыток хотя бы попытаться ответить на эти вопросы разумно рассмотреть более подробно суть и связи взаимоотношений ключевых стран, в первую очередь с экономической точки зрения. Причина такой точки отсчёта очевидна: экономика перестала быть составной частью социальных отношений, став их безусловной основой и базовой детерминантой практически всех социально-политических процессов.
Это, в числе прочих, верно подметил К. Поланьи, утверждая, что раньше экономическая система была встроена в социальные отношения наряду с семейно-родственной системой, религиозно-культурной, политико-правовой и пр. и не была приматом среди них. В современном мире, напротив, все прочие социальные системы отношений встроены в экономику, как базу социального устройства: договор заменил статус, общество заменило общину, доход не определяется статусом, а сам определяет его, и т. д.
Такой старт и угол зрения позволит более ясно понять причинность и функциональные связи, приведшие к нынешнему состоянию глобального мира.
ВВП, как сумма ценности всех сделок в экономическом обмене, и торговый баланс — пожалуй, одни из самых наглядных критериев оценки места и состояния участников обмена, в нашем — случае страновых экономик. Страна, которая продаёт, т. е. экспортирует больше, чем покупает, т. е. импортирует, очевидно будет иметь профицит торгового баланса, и наоборот. В том числе это означает, что в такой стране производительные мощности явно доминируют над потребительской силой.
При этом страны, которые экспортируют преимущественно индустриальные и потребительские товары, являются производственными донорами для стран, которые импортируют эти товары, в то время как страны, экспортирующие технологии и сервисы, будут источником технологий для стран-производителей, которые сосредоточены на производстве, но не имеют соответствующего технологического потенциала.
Наконец, страны, основной предмет экспорта которых — ресурсы, будут неизбежно импортировать и технологии, и товары, поскольку их производственно-технологический потенциал и ресурсный фокус не позволяют иметь развитое технологическое производство товаров и сервисов.
Таким образом, в упрощенном виде мы можем представить мировой экономический обмен в виде специализаций как результат глобализации экономических цепочек и выделить три сложившихся прайм-кластера стран: страны-потребители, страны-производители и страны-ресурсные доноры.
Надо заметить, что такая специализация не предполагает равноценной выгоды для каждой из сторон, и страна получает ровно те выгоды, которые возможны в силу ее институционально-экономического и социо-политического устройства. Распределение благ, очевидно, неравномерно и таковым быть не может по определению рыночного обмена.
К тому же надо понимать, что такая конфигурация сложилась эволюционно под воздействием процессов внутри каждой из стран и под влиянием результатов глобального макровзаимодействия. В конечном счёте в результате глобальной макро-конкуренции страны получили те "места" в глобальной специализации и имеют те выгоды, которые соответствовали их социо-этическим, культурно-географическим, политико-институциональным и прочим макро-конкурентным возможностям.
Безусловно, такая градация на три кластера условна, поскольку, например, большинство стран с развитыми экономиками являются в значительной мере и производителями, и потребителями, а некоторые, как Норвегия, и ресурсными донорами. В то же время страны с развивающимися экономиками могут зарабатывать на сервисах больше, чем на ресурсах или производстве, как например ОАЭ. Однако об этом я поговорю в другой раз, здесь же есть смысл проследить детали и актуальные последствия экономического обмена рассматриваемых трех основных страновых кластеров.
В первую очередь посмотрим на потоки благ среди трех кластеров. Для этого представим себе эти группы в виде треугольника, где вершиной будут страны-потребители, правым углом — страны-производители, а левым углом — страны-ресурсные доноры.
Из стран-производителей и стран-ресурсных доноров — далее «добытчиков» — наверх, в страны-потребители, течет поток товаров и ресурсов. Одновременно ресурсы из стран-добытчиков текут так же в страны-производители, а обратно — товары и расчетная валютная выручка. Из стран-потребителей в страны-производители и страны-добытчики обратно вниз течет поток расчетной валюты, включая инвестиции, а также технологии, которые покупают страны-производители и страны-добытчики.
Поскольку страны-производители и страны-добытчики не такие богатые, как страны-потребители, они меньше потребляют, больше производят и имеют профицит торгового баланса. Увеличение объема иностранной валюты, полученной за товары, уменьшает относительный объем национальной валюты и увеличивает ее относительную цену, т. е. курс. Увеличение курса национальной валюты увеличивает себестоимость производимых товаров и добываемых ресурсов, снижает маржинальность, ведет к уменьшению экспортных доходов и, соответственно, снижает конкурентоспособность страны в глобальном производственном кластере.
Для того, чтобы удерживать курс национальной валюты на благоприятных для производства и экспортных доходов уровнях, страны-производители и страны-добытчики создают резервы из приходящей валютной выручки и поддерживают баланс иностранной и национальной валюты в пользу национальной, регулярно расширяя массу национальной валюты и выкупая на нее иностранную валюту со своего рынка. Таким образом иностранной валюты становится меньше, она дорожает, а национальная валюта дешевеет относительно иностранной.
Резервы в иностранной валюте, полученной за экспорт, которые создают страны-производители и страны-добытчики, вкладываются преимущественно в долги стран-потребителей. Такие инструменты рассматриваются как наиболее надёжные инвестиционные объекты в мире, и вот почему.
Вложение резервов стран-производителей и стран-добытчиков в долги стран-потребителей — это способ для производителей и добытчиков прокредитовать спрос у потребителей, а значит обеспечить себе рост производства и экспорта, т.е. собственный доход. Выпуск долга странами-потребителями — способ обеспечить рост своего спроса, а значит увеличить благосостояние, потребление и прочие соответствующие странам-потребителям факторы роста ВВП.
Таким образом страны-потребители являются доминирующим бенефициаром в международном обмене, его движущей силой и основой развития стран-производителей и стран-добытчиков. Ровно поэтому все обязательства стран-потребителей — валюты, долги, корпоративные акции и т. д. — являются наиболее надежными инструментами для презервации и пассивного дохода капитала, в частности, резервов производителей.
Спрос на долги стран-потребителей неизменно растет с ростом валютной выручки (т. е. с ростом спроса в странах-потребителях) в странах-производителях и странах-добытчиках, которым с одной стороны нужно абсорбировать валюту из экспортной выручки для сдерживания роста курса национальной валюты, а с другой стороны фактически финансировать спрос в странах-потребителях через покупку их долгов. Это значит, что спрос на долг стран-потребителей расширяется: цена постоянно растет, а доходность падает.
Низкая доходность государственного долга и высокий спрос на него означает низкую ставку фондирования коммерческих банков внутри стран-потребителей и расширение кредитования частного сектора с сопутствующим этому снижением ставок. Во-первых, банки ищут более доходные, чем госдолг, инвестиции, в частности, кредитование частного сектора, а во-вторых, приток ликвидности и объем своей валюты в стране очень велик: деньги доступны и дешевы. Кредитование растет, спрос увеличивается, обеспечивая, соответственно, у стран-производителей рост производства и экспорта.
Но где в таком случае создается добавленная стоимость у стран-потребителей, которые удовлетворяют товарный спрос за счет стран-производителей?
Добавленная стоимость создается в сервисах и технологиях, т. е. в брэйн-экономике. Для фокусирования на создании технологий необходимо обеспечить все прочие потребности, и они обеспечиваются обменом спроса и технологий на товары.
Помимо этого, возникает спрос на сервисы, как главную и важнейшую часть экономики технологического созидания: люди меньше занимаются физическим трудом и получают расширение потребностей в услугах. Интеллектуальная работа и творческое созидание требуют личной экзистенциальной и бытовой удовлетворенности, т. е. защищенности, обеспеченности, социального доверия, свободы, возможности инициативы, и пр., а это приводит к развитию сервисной экономики, как примату современной экономической системы.
Развитие технологий и рост сервисного сектора позволили странам-потребителям интенсивно развивать гуманизированную и либеральную институционально-политическую среду, где право инклюзивно и равномерно в применении, регулярная выборность — принцип найма социальных менеджеров социумом через выборы в любых больших социальных группах вплоть до государства, а конкуренция и свободный рынок — базовая парадигма экономического и любого иного социального обмена.
В сервисно-технологических экономиках личность — главный объект и принципал, все прочие социальные компоненты выполняют агентскую роль. Это позволяет создавать новые цивилизационные рывки, где S (sacred) интенсивно увеличивается относительно P (profane).
Итак, либеральные демократии — это диалектический продукт конкурентной победы в процессе исторической макроэволюции.
Совсем иная ситуация в странах-производителях. Здесь во главе угла — физическое производство материальных товаров. Это означает очевидный примат производства над спросом. Это и обуславливает институциональный фокус: корпоративные интересы выше личных, ведь производство — это коллективный физический труд (регулярные физические усилия ограниченного разнообразия в определенных рамках), уложенный в иерархическую систему. Отсюда следует, что все основные преимущества будут получать основные бенефициары, находящиеся на вершине иерархии — государственная бюрократия, монополии и частные владельцы крупного капитала.
Эффективное и широкое создание передовых технологий невозможно в производственных автократиях в силу иного социо-институционального и политического устройства, как следствие экономической “производственной” специализации: человеческая производственная единица с большим обязанностями и маленькими правами важнее созидающей личности с большими правами и маленькими обязанностями.
Однако для роста эффективности производства необходима рыночная конкурентная среда и соответствующая, хотя бы частично институциональная система, что запускает формирование в странах-производителях базовых либеральных институтов или хотя бы их начальных форм.
Рыночная среда, прото-либеральные институты и рост физического производства товаров, как главного экономического драйвера, опосредуют рост благосостояния населения и усложняют социальные процессы, постепенно триггируя требования и расширяя права населения.
На самой низкой ступени глобальных социально-экономических отношений и этического развития — страны-ресурсные доноры, или добытчики. Поскольку природные ресурсы и продукция первого передела — основная база для получения благ, позволяющая извлекать ренту, их контроль сосредоточился в руках тех, кто имеет максимум прав и возможностей для рентного обогащения — т. е. властной элиты и аффилированных с ней групп, имеющих отношение к государственному бюджету как источнику благосостояния.
Фактически для них страновой бюджет и рентные ресурсы, доход от использования которых наполняет бюджет — собственность, обслуживанием которой занимаются работники — население. Население контролируется инструментами, адекватными для его подчинения или лояльности — идеологическими информационными манипуляциями или прямыми физическими репрессиями, или и тем и другим в разных соотношениях.
Добыча и экспорт ресурсов обеспечивают приток экспортной валютной выручки, которая используется либо разумно, как в России, для поддержания конкурентоспособности, устойчивости и пролонгации жизненного цикла режима, либо неразумно, как в Венесуэле, где режим не имеет больше никаких иных рычагов воздействия на население, кроме насильственного принуждения.
Таким образом властная элита в ресурсных автократиях имеет полноценный и неоспоримый мандат на перераспределение общественных благ. Все прочие экономические отрасли и их участники — всего лишь агенты, обслуживающие рентные источники дохода, включая удовлетворение потребностей населения в сервисах и потребительских товарах.
Соответственно в странах-ресурсных донорах человек — производственная единица, а не личность с правами, как в странах-потребителях и отчасти в странах-производителях. Но, в отличие от стран-производителей, здесь нет даже стимулов и предпосылок к созданию прото-либеральных институтов и реальных установленных равноприменимых правил: здесь нет сложного производства, и, соответственно, нормально функционирующей рыночной среды, где горизонтальный обмен требует наличия правил и прав.
Страны-ресурсные доноры в определенном смысле — феодальные государства, поскольку и объект обогащения, и способ накопления богатства и его удержания — это природная рента, а не продукт человеческого капитала. Соответственно этому нет ни базы, ни стимулов для развития технологий, сервисов и даже сложного производства как продуктов интеллектуальной человеческой деятельности и творчества.
Это же обуславливает и отставание в институционально-политическом и этико-гуманистическом развитии: подавляющее большинство стран-ресурсных доноров — смещающиеся к диктатуре автократии с вертикальным подчинением вышестоящему агенту и в итоге — домену.
Все вышесказанное не означает, что ресурсные автократии не обладают каким-то человеческим капиталом, производством, технологиями, или более или менее развитыми сервисами так же, как и рыночными отношениями в целом. Но все эти компоненты экономики являются инструментом обслуживания рентного обогащения властных элит, умышленно ограничиваются в развитии, имеют незначительный вес в страновом успехе и не являются факторам экономического роста.
Таков усредненный номинальный ландшафт глобального мироустройства с точки зрения экономических обменов и институционально-социального устройства, ими определяемых.
В реальности каждая страна занимает свою конкурентную нишу, пытаясь в то же время занять новую, более эффективную, или напротив, выпадает в иную, менее выгодную нишу в силу деградации институтов и политического устройства. Некоторые страны занимают более полярные положения рядом с вершинами предложенного треугольника, некоторые более гибридны.
Существует четвертый кластер стран, не вписывающихся в глобальный обмен и формирующих группу не на базе макрофункции общего обмена, а на основе по сути одного-единственного признака — закупоренной и фактически бесполезной для глобальной экономики автаркии. Все эти страны представляют собой тиранические диктатуры с архаическим институциональным и этическим устройством, где население максимально бесправно и насильно принуждено к выполнению навязанных обязанностей, экономические обмены с внешним миром минимальны, а обмены внутри примитивны и однообразны. В связи с рассматриваемой темой и в контексте этого эссе такие страны не представляют сколько-нибудь существенного значения. Поэтому мы исключим этот кластер, находящийся за пределами нашего треугольника, и сосредоточимся на трёх базовых группах участников глобального экономического процесса.
Итак очевидно, что в результате макро-конкуренции в целом основным драйвером экономического развития — усложнения и расширения экономических обменов — и технологического прогресса стали страны с либеральными институтами, демократическим политическим режимом и свободной рыночной экономикой. Именно в этих странах среда способствовала развитию брэйн-экономики — экономики творчества и сервиса, где технологии и интеллектуальное созидание, а также институты, их опосредующие, стали главными факторами экономического роста.
В странах же производителях товаров основными факторами роста остаются инвестиции и человеческие трудовые ресурсы, что говорит о соответствующей ограничительной институциональной и общественной среде. Права и возможности населения расширяются в силу развития рынка и соответствующих ему институтов, но недостаточны для интенсивного развития человеческого капитала и личной инициативы, их доминантности в экономическом росте.
Говоря же о ресурсных автократиях, можно утверждать, что основными факторами экономического роста являются природные ресурсы и трудовая сила, а это очевидно определяет архаичность фрейма социально-политического устройства и уровень общественного развития: собственный технологический потенциал незначителен, экономические обмены примитивны и линейны, социальные отношения имеют феодальный оттенок, этика и мораль архаичны, а гуманизация — в эмбриональном состоянии.
На сегодняшний день все три рассматриваемых кластера стран уперлись в так называемый потолок развития, который меняет взаимодействие между странами и запускает значимые и практически одновременные изменения во внутренних социополитических и экономических процессах, которые можно назвать ГИПЕРСДВИГОМ. Факторы формирования такого потолка, своего рода сет-пойнта, разнятся в зависимости от кластера и страны с одной стороны, но и имеют некоторый общий генезис с другой.